Оставте заявку и мы свяжимся с вами.
Колокол — в русской литературе и искусстве - Аюрведа Плюс. Магазин аюрведических товаров.
15.03.2012
Художественная литература часто касалась колокольного звона. Вот как описывает А. И. Куприн (А. И. Куприн. — Собрание сочинений “Мой паспорт”.) праздничный благовест: “Колокольня. Какая веселая, пьянящая, головокружительная пестрота внизу, под моими ногами. Небо страшно близко: вот-вот дотянешься рукой до белого пухлого ленивого облачка. О, верх мальчишеского счастья — наконец-то в моих руках веревка от самого главного, самого большого колокола...
Грушевидный язык его тяжел и долго скрипит своим, ухом, пока его раскачиваешь. Ба-ам!.. Теперь уж больше ничего не видишь, не слышишь и не понимаешь. В ушах больно от мощных медных колебаний. Еще!.. еще... Ласточки стрелой проносятся мимо тебя, любительские “голуби” стаей плавают высоко в воздухе”...
Лишь триста, четыреста лет висят наши большие колокола на наших колокольнях; но если бы допросить эти колокола, как они созидались и если бы они рассказали нам об этом; если б да поведали нам они, откуда они взялись, о, какая бы тогда назидательная летопись раскрылась пред миром! Бесчисленные звуки от них к нему восходящие. Но какой длинный свиток поучительных любопытных сказаний о праведной жизни, полной святых подвигов с картинами самоотвержения благочестия, чудес благодати и промысла развернулся бы пред нашими изумленными глазами, если б эти колокола да попросить рассказать нам о радости и горе, о входах и исходах, о смерти и о жизни православного народа под их звуки!
Колокол в загадках и преданиях
В русских загадках колокольный звон определяется следующим образом:
1) “Звонко звякнет, Утка крякнет Собирайтесь детки, К одной матке” (И. Сахаров — Сказания русского народа. СПб., 1841 г., т. I, стр. 92—93. № 25—34)
2) “Выду на вывой. Ударю в гой, гой, — Утешу Царя в Москве, Разбужу короля в Литве, Мертвеца в земле, Игуменью в келье, Малу дитю в колыбели”.
Колокол же определяется так:
1) “Кричит без языка, Поет без горла, Радует и бедует, А сердце не чует”.
2) “Из земли взяли, На огне грели, Опять в землю положили; а как вынули — стали бить, Чтобы мог говорить”.
3) “В церковь других созывает, А сам в ней не бывает”.
Но особенно характерна и в высокой степени интересна следующая народная загадка о колоколе: “Я — мертв, но живым вещаю о радости и горе и чем больше бьешь меня, тем громче говорю о Боге”.
Пасхальный звон неоднократно служил темой для поэтических народных преданий и легенд. Особенной популярностью среди народа пользуется рассказ об архангельском злодее-душегубце.
В древние времена, в дремучем лесу на большой вологодской дороге жил лихой человек. Много душ христианских загубил он на своем веку, много вдов и сирот обездолил, и росла о нем слава по всей Русской земле.
Кого бы ни встретил тот лихой человек, — старца ли старого, молодца ли удалого или женщину с ребятами малыми, никого не оставлял в живых.
И вот, однажды, под самое светлое Христово Воскресенье, вышел он ночью в лес и начал ожидать жертву. А тем временем из Тотьмы в Вологду шел человек, — спешил он праздник великий встретить дома.
Заслышал шаги лихой человек, бросился с ножом, но в это самое время пронесся могучий удар церковного колокола, а за ним другой, третий...
Остановился, как вкопанный, лихой человек, а пасхальный звон широкой рекой разливается и тонет в глубине леса...
Не выдержал злодей, разрыдался, выронил нож из рук и, бросившись к путнику, голосом, полным слез, проговорил:
— Христосъ Воскресе!..
А церковный звон разливался все шире и радостней и, казалось, вся природа на его могучие раскаты отвечала:
— Воистину Воскресе!..
И с той поры пошел лихой человек в обитель святую замаливать свои грехи великие...
В этом поэтическом предании ярко рисуется отношение нашего народа к церковному звону, в котором он слышит голос Бога, и даже закоренелый злодей и тот возрождается, пробужденный его могучими раскатами...
Суеверия, предания, обычаи
Видя в колоколе средство для прославления Бога, русский народ, особенно в прежнее время, относился к нему с благоговением и трепетом и благодаря этому связал с ним несколько суеверий, примет и, освященных традицией, обычаев.
Так, например, от места отливки до колокольни, на которую должен быть повешен колокол, его непременно переносили на руках, за теми немногими исключениями, если отливка производилась в другом городе или вообще, на довольно значительном расстоянии от церкви.
Если народ видел, что в процессии перенесения колокола участвовал какой-нибудь иноверец, а особенно еврей, то он без церемонии изгонялся, так как присутствие его считалось дурным предзнаменованием: с колоколом случится какое-либо несчастье.
Для иллюстрации такого суеверия приведем следующий довольно характерный случай, который мы нашли в воспоминаниях вполне достоверного, по словам П. И. Бартенева, лица А. М. Фадеева (А. М. Фадеев. — Воспоминание. Русский Архив, 1891 г., № 10, стр. 229—232):
“В начале января 1848 года, на исходе зимы, в городе (Тифлисе) случилось маленькое, но очень странное происшествие, которое произвело в ту минуту на многих очень сильное впечатление, разумеется, очень скоро изгладившееся, так как все на свете забывается, да и при том же иные, может быть, не обратили внимания или не придавали особенного значения удивительному совпадению, проявившемуся при этом обстоятельстве.
Простая ли это случайность или заявление свыше — это не моего суждения дело.
Тифлисские церкви чрезвычайно бедны колоколами. Во всем городе не было ни одного не только хорошего, но даже сколько-нибудь порядочного колокола. Церковный звон слышался только в ближайшем соседстве церквей, и его слабые дребезжащие звуки походили (как и теперь походят) на звон плохих почтовых колокольчиков; да и по самому объему и весу немногим превосходили валдайские изделия и отличались разве только древностью, вследствие которой давно отслужили свой век и, вероятно, потрескались и раскололись, если судить по их разбитому тону.
Для русского новоприезжающего человека, привыкшего почти во всех городах и даже больших селах России к звучному, торжественному, могучему, часто оглушительному трезвону своих родных массивных колоколов, это отсутствие колокольного звона или в замену его какое-то нестройное брянчание, раздражающее уши, кажется чем-то неприятным, чуждым, даже тягостным, особенно на первых порах и в праздничные дни.
Князь Михаил Семенович Воронцов заметил этот недостаток и давно подумывал об исправлении его, хотя отчасти.
В 1847 году, по его приказанию, выписан в Тифлис из Орловской губернии литейных и колокольных дел мастер, которому князь заказал отлить колокол в восемьсот пудов веса, для Сионского кафедрального собора.
Мастера поселили в тифлиссюй немецкой колонии по левой стороне Куры, где он и занимался довольно долго своей работой.
Многие ходили смотреть, как отливался колокол (для жителей Грузии это представляло совсем невиданное дело), и бросали туда серебряные деньги. Нередко заезжал во время прогулки верхом и князь Воронцов, наблюдал сам за работой и, по-видимому, очень интересовался ею.
Наконец, колокол был отлит, окончательно отделан и готов к перевозке.
В это время холода усилились, и сплошной снег уже недели две покрывал все улицы, чему туземцы очень удивлялись и говорили, что не запомнят такой зимы.
Тогда оба противолежащие берега Куры соединялись в Тифлисе двумя мостами в старом городе, около Метехского замка, и только в этом месте, между старой частью города и предместьем Авла-баром по той стороне реки, было постоянное сообщение.
Михайловский мост, ныне соединяющий в центре обе части нового города, еще не существовал и заменялся деревянным наводным временным мостом. Через этот-то мост должен был переправляться колокол.
В назначенный для его перевозки день собралось множество народа. В России, по исконному обычаю, православный народ перевозит колокола в церковь на себе; но так как в Грузии, надо полагать, не было колокола, которого один человек не мог бы пронести просто в руках, то туземцы не имели об этом обычае никакого понятия и потому для перевозки колокола была наряжена рота солдат.
Приехали верхом князь и княгиня Воронцовы с большой свитой, и началась торжественная процессия.
Колокол установили на крепкие прочные салазки с прикрепленными к ним длинными веревками; солдаты впряглись в веревки по нескольку человек в ряд и длинной вереницей готовились двинуться вперед.
В эту минуту подошел к князю мастер-литейщик, отливавший колокол, русский бородатый мужичок, и, низко кланяясь, изъявлял желание что-то сказать.
Воронцов, заметив его, спросил, что ему нужно. Мастер сказал:
— Ваше сиятельство, прикажите узнать, нет ли между солдатами, что будут перевозить колокол, евреев; если есть, велите, чтобы они ушли и не притрагивались к этому делу.
— Почему это, любезный? — с удивлением спросил Воронцов.
— Ваше сиятельство, — отвечал литейщик, — колокола это мое ремесло; я в жизни своей отлил их много и насмотрелся на своем веку, как их перевозят. Наверно докладываю вашему сиятельству, что если при перевозке колокола замешается еврей, никогда не обойдется без несчастия. Сколько раз я был свидетелем и от других слышал. Нижайше прошу ваше сиятельство, если тут есть некрещеные, прикажите им уйти: не то быть беде.
Князь слегка кивнул головой и, с снисходительной полупрезрительной улыбкой, торопливо проговорил:
— Хорошо, хорошо, любезный, — повернул лошадь, отъехал немного далее и отдал приказание двинуться.
Тронулись. Довезли колокол благополучно до моста, перевезли через мост и здесь остановились перевести дух.
На этом месте было нечто вроде ямы, а перед нею возвышалась маленькая горка, с которой, по причине наступившей в этот день оттепели, вода от стаивающего снега стекла к мосту и потом, замерзнув, образовала ледяные лужицы. Перед одной из этих лужиц стояли салазки с колоколом.
Солдаты отдохнули и бодро принялись за работу; натянули веревки и, крепко поднатужившись, разом дернули салазки с места, но не протащили и пяти шагов, как раздались крики, и все опять остановилось. Раздавили одного солдата. Этот солдат находился в числе людей, впряженных в первом ряду, близ самых салазок, и когда вдруг дернули, он поскользнулся на обледенелой лужице, упал, и салазки с восьмисотпудовым колоколом одной своей стороной переехали через него поперек туловища от правой ноги к левому плечу.
Солдат был перерезан как бритвой, и кровь лила рекой из раздвоенного тела. Картина была страшная.
Княгине Воронцовой сделалось дурно, и из соседнего дома ей принесли стакан воды. Князь Воронцов подозвал к себе коменданта, старого генерала Бриземан-фон-Неттиха, и сказал ему:
— Поезжайте сейчас к экзарху; расскажите об этом происшествии и скажите ему, что я прошу его позволить похоронить этого солдата в ограде Сионского собора, как человека, погибшего при совершении богоугодного дела, во время перевозки в собор колокола. Скажите ему, что он очень меня этим обяжет.
Вероятно, князь хотел таким распоряжением несколько смягчить или изгладить тяжелое впечатление, произведенное кровавым зрелищем на публику.
Комендант поехал исполнить приказание, но спустя несколько минут, снова возвратился и доложил наместнику:
— Ваше сиятельство, этого человека нельзя хоронить в Сионском соборе.
— Как нельзя! Отчего нельзя?
— Он еврей, — отвечал комендант.
Воронцов, видимо, смутился. Это известие его озадачило, он не сказал ни слова, но не мог не вспомнить только что выслушанной им просьбы и предсказания старого колокольного мастера.
Шествие продолжалось далее в порядке и достигло местоназначения уже без всяких приключений.
С тех пор Тифлис обязан князю Михаилу Семеновичу своим единственным прекрасным, громозвучным колоколом, звоном которого отличаются праздничные и торжественные дни от обыкновенного будничного времени”.
Этот эпизод, рассказанный г. Фадеевым, в высокой степени характерен для суеверий нашего народа. Считая колокол святыней, он, естественно, в наивной простоте не может допустить “некрещеного” дотрагиваться до тех предметов, которые предназначаются для служения Богу.
В старые времена в Москве существовал обычай пустить нелепый слух, когда начинали на колокольном заводе лить колокол. И, чем нелепее и громче слух, тем звончее будет колокол, — так искренно думали колокололитейные заводчики, а за ними и вся Москва того времени.
Родился слух тайно, потом из лавочек и трактиров шел по домам и площадям, потом в деревни и провинции на почтовых и с оказиями, и когда разрастался, вдруг объявлялось:
— На таком-то заводе колокол слили! У-у, звонкий!..
Это была реклама того времени.
Если же колокол на заводе выходил не звонкий, то слух так и не открывался, а переходил в легенду.
Остроумные изобретатели таких слухов получали хороший гонорар за свои “сочинения”.
Во 2-й половине прошлого века, с появлением газет обычай уничтожился, но когда здорово соврут, все-таки говорили — “колокол льют!”
В 1878 году, когда лили самый большой колокол для храма Христа Спасителя, генерал-губернатор, кн. В. А. Долгоруков, председательствуя в комиссии по постройке храма, пошутил:
— Надо бы по древнему московскому обычаю, чтобы колокол звончее был, пустить какой-нибудь слух...
Все рассмеялись, а член комиссии, известный в Москве П. Н. Зубов, подошел к председателю и шепнул ему что-то на ухо.
Кн. Долгоруков взглянул на сидевшего против себя члена же комиссии, необъятно толстого и громадного барона Б., и неудержимо расхохотался.
— Что, что такое, ваше сиятельство? — заинтересовались все, но В. А. молчал.
— Что случилось? Что?
— Секрет... Большой секрет... Вот когда колокол будет хорош — тогда скажу...
А потом, по секрету, каждому члену комиссии, конечно, кроме барона Б., кн. Долгоруков и Зубов рассказали слух, который был настолько “подходящ”, что облетел всю Москву шопотом в гостиных и гремел в клубах и трактирах.
Только один барон Б. недоумевал, когда при всяком его появлении в обществе все “помирали со смеху”. А Зубов сказал В. А. Долгорукову следующее:
— Пустим слух, что барон Б. “в таком положении”...
По месту пришлась эта шутка и облетела Москву. Колокол, весящий 1.400 пудов, как известно, оказался очень хорошим.
Колокол слили и барона Б. вспомнили.
На эти рассказы полиция не раз обращала внимание и брала с заводчиков подписки не распускать никаких темных слухов.
Однако этот освященный традицией обычай продолжал крепко держаться. А. П. Милюков в своих воспоминаниях рассказывает о легенде, распущенной при литье колокола.
“Однажды на Покровке венчали свадьбу, и когда священник повел жениха и невесту вокруг налоя, брачные венцы сорвались у них с голов, вылетели из окон церковного купола и опустились под наружные кресты, утвержденные на главах церкви и колокольни.
Слух этот настолько был силен в Москве, что к церкви съезжались экипажи в таком количестве, что проходу не было — нежные сердца к этому добавляли, что жених и невеста были родные брат и сестра, и что они этого не знали, и, что только чудо не допустило до греховного брака”...
Источник: http://kolokola.ru/
Теги: колокола, обычаи и предания русского народа, загадки
Колокол — в русской литературе и искусстве
Имея тесную связь с русским народным бытом, колокола, естественно, послужили неисчерпаемой темой для преданий, сказок, былин, загадок и причитаний.Художественная литература часто касалась колокольного звона. Вот как описывает А. И. Куприн (А. И. Куприн. — Собрание сочинений “Мой паспорт”.) праздничный благовест: “Колокольня. Какая веселая, пьянящая, головокружительная пестрота внизу, под моими ногами. Небо страшно близко: вот-вот дотянешься рукой до белого пухлого ленивого облачка. О, верх мальчишеского счастья — наконец-то в моих руках веревка от самого главного, самого большого колокола...
Грушевидный язык его тяжел и долго скрипит своим, ухом, пока его раскачиваешь. Ба-ам!.. Теперь уж больше ничего не видишь, не слышишь и не понимаешь. В ушах больно от мощных медных колебаний. Еще!.. еще... Ласточки стрелой проносятся мимо тебя, любительские “голуби” стаей плавают высоко в воздухе”...
Лишь триста, четыреста лет висят наши большие колокола на наших колокольнях; но если бы допросить эти колокола, как они созидались и если бы они рассказали нам об этом; если б да поведали нам они, откуда они взялись, о, какая бы тогда назидательная летопись раскрылась пред миром! Бесчисленные звуки от них к нему восходящие. Но какой длинный свиток поучительных любопытных сказаний о праведной жизни, полной святых подвигов с картинами самоотвержения благочестия, чудес благодати и промысла развернулся бы пред нашими изумленными глазами, если б эти колокола да попросить рассказать нам о радости и горе, о входах и исходах, о смерти и о жизни православного народа под их звуки!
Колокол в загадках и преданиях
В русских загадках колокольный звон определяется следующим образом:
1) “Звонко звякнет, Утка крякнет Собирайтесь детки, К одной матке” (И. Сахаров — Сказания русского народа. СПб., 1841 г., т. I, стр. 92—93. № 25—34)
2) “Выду на вывой. Ударю в гой, гой, — Утешу Царя в Москве, Разбужу короля в Литве, Мертвеца в земле, Игуменью в келье, Малу дитю в колыбели”.
Колокол же определяется так:
1) “Кричит без языка, Поет без горла, Радует и бедует, А сердце не чует”.
2) “Из земли взяли, На огне грели, Опять в землю положили; а как вынули — стали бить, Чтобы мог говорить”.
3) “В церковь других созывает, А сам в ней не бывает”.
Но особенно характерна и в высокой степени интересна следующая народная загадка о колоколе: “Я — мертв, но живым вещаю о радости и горе и чем больше бьешь меня, тем громче говорю о Боге”.
Пасхальный звон неоднократно служил темой для поэтических народных преданий и легенд. Особенной популярностью среди народа пользуется рассказ об архангельском злодее-душегубце.
В древние времена, в дремучем лесу на большой вологодской дороге жил лихой человек. Много душ христианских загубил он на своем веку, много вдов и сирот обездолил, и росла о нем слава по всей Русской земле.
Кого бы ни встретил тот лихой человек, — старца ли старого, молодца ли удалого или женщину с ребятами малыми, никого не оставлял в живых.
И вот, однажды, под самое светлое Христово Воскресенье, вышел он ночью в лес и начал ожидать жертву. А тем временем из Тотьмы в Вологду шел человек, — спешил он праздник великий встретить дома.
Заслышал шаги лихой человек, бросился с ножом, но в это самое время пронесся могучий удар церковного колокола, а за ним другой, третий...
Остановился, как вкопанный, лихой человек, а пасхальный звон широкой рекой разливается и тонет в глубине леса...
Не выдержал злодей, разрыдался, выронил нож из рук и, бросившись к путнику, голосом, полным слез, проговорил:
— Христосъ Воскресе!..
А церковный звон разливался все шире и радостней и, казалось, вся природа на его могучие раскаты отвечала:
— Воистину Воскресе!..
И с той поры пошел лихой человек в обитель святую замаливать свои грехи великие...
В этом поэтическом предании ярко рисуется отношение нашего народа к церковному звону, в котором он слышит голос Бога, и даже закоренелый злодей и тот возрождается, пробужденный его могучими раскатами...
Суеверия, предания, обычаи
Видя в колоколе средство для прославления Бога, русский народ, особенно в прежнее время, относился к нему с благоговением и трепетом и благодаря этому связал с ним несколько суеверий, примет и, освященных традицией, обычаев.
Так, например, от места отливки до колокольни, на которую должен быть повешен колокол, его непременно переносили на руках, за теми немногими исключениями, если отливка производилась в другом городе или вообще, на довольно значительном расстоянии от церкви.
Если народ видел, что в процессии перенесения колокола участвовал какой-нибудь иноверец, а особенно еврей, то он без церемонии изгонялся, так как присутствие его считалось дурным предзнаменованием: с колоколом случится какое-либо несчастье.
Для иллюстрации такого суеверия приведем следующий довольно характерный случай, который мы нашли в воспоминаниях вполне достоверного, по словам П. И. Бартенева, лица А. М. Фадеева (А. М. Фадеев. — Воспоминание. Русский Архив, 1891 г., № 10, стр. 229—232):
“В начале января 1848 года, на исходе зимы, в городе (Тифлисе) случилось маленькое, но очень странное происшествие, которое произвело в ту минуту на многих очень сильное впечатление, разумеется, очень скоро изгладившееся, так как все на свете забывается, да и при том же иные, может быть, не обратили внимания или не придавали особенного значения удивительному совпадению, проявившемуся при этом обстоятельстве.
Простая ли это случайность или заявление свыше — это не моего суждения дело.
Тифлисские церкви чрезвычайно бедны колоколами. Во всем городе не было ни одного не только хорошего, но даже сколько-нибудь порядочного колокола. Церковный звон слышался только в ближайшем соседстве церквей, и его слабые дребезжащие звуки походили (как и теперь походят) на звон плохих почтовых колокольчиков; да и по самому объему и весу немногим превосходили валдайские изделия и отличались разве только древностью, вследствие которой давно отслужили свой век и, вероятно, потрескались и раскололись, если судить по их разбитому тону.
Для русского новоприезжающего человека, привыкшего почти во всех городах и даже больших селах России к звучному, торжественному, могучему, часто оглушительному трезвону своих родных массивных колоколов, это отсутствие колокольного звона или в замену его какое-то нестройное брянчание, раздражающее уши, кажется чем-то неприятным, чуждым, даже тягостным, особенно на первых порах и в праздничные дни.
Князь Михаил Семенович Воронцов заметил этот недостаток и давно подумывал об исправлении его, хотя отчасти.
В 1847 году, по его приказанию, выписан в Тифлис из Орловской губернии литейных и колокольных дел мастер, которому князь заказал отлить колокол в восемьсот пудов веса, для Сионского кафедрального собора.
Мастера поселили в тифлиссюй немецкой колонии по левой стороне Куры, где он и занимался довольно долго своей работой.
Многие ходили смотреть, как отливался колокол (для жителей Грузии это представляло совсем невиданное дело), и бросали туда серебряные деньги. Нередко заезжал во время прогулки верхом и князь Воронцов, наблюдал сам за работой и, по-видимому, очень интересовался ею.
Наконец, колокол был отлит, окончательно отделан и готов к перевозке.
В это время холода усилились, и сплошной снег уже недели две покрывал все улицы, чему туземцы очень удивлялись и говорили, что не запомнят такой зимы.
Тогда оба противолежащие берега Куры соединялись в Тифлисе двумя мостами в старом городе, около Метехского замка, и только в этом месте, между старой частью города и предместьем Авла-баром по той стороне реки, было постоянное сообщение.
Михайловский мост, ныне соединяющий в центре обе части нового города, еще не существовал и заменялся деревянным наводным временным мостом. Через этот-то мост должен был переправляться колокол.
В назначенный для его перевозки день собралось множество народа. В России, по исконному обычаю, православный народ перевозит колокола в церковь на себе; но так как в Грузии, надо полагать, не было колокола, которого один человек не мог бы пронести просто в руках, то туземцы не имели об этом обычае никакого понятия и потому для перевозки колокола была наряжена рота солдат.
Приехали верхом князь и княгиня Воронцовы с большой свитой, и началась торжественная процессия.
Колокол установили на крепкие прочные салазки с прикрепленными к ним длинными веревками; солдаты впряглись в веревки по нескольку человек в ряд и длинной вереницей готовились двинуться вперед.
В эту минуту подошел к князю мастер-литейщик, отливавший колокол, русский бородатый мужичок, и, низко кланяясь, изъявлял желание что-то сказать.
Воронцов, заметив его, спросил, что ему нужно. Мастер сказал:
— Ваше сиятельство, прикажите узнать, нет ли между солдатами, что будут перевозить колокол, евреев; если есть, велите, чтобы они ушли и не притрагивались к этому делу.
— Почему это, любезный? — с удивлением спросил Воронцов.
— Ваше сиятельство, — отвечал литейщик, — колокола это мое ремесло; я в жизни своей отлил их много и насмотрелся на своем веку, как их перевозят. Наверно докладываю вашему сиятельству, что если при перевозке колокола замешается еврей, никогда не обойдется без несчастия. Сколько раз я был свидетелем и от других слышал. Нижайше прошу ваше сиятельство, если тут есть некрещеные, прикажите им уйти: не то быть беде.
Князь слегка кивнул головой и, с снисходительной полупрезрительной улыбкой, торопливо проговорил:
— Хорошо, хорошо, любезный, — повернул лошадь, отъехал немного далее и отдал приказание двинуться.
Тронулись. Довезли колокол благополучно до моста, перевезли через мост и здесь остановились перевести дух.
На этом месте было нечто вроде ямы, а перед нею возвышалась маленькая горка, с которой, по причине наступившей в этот день оттепели, вода от стаивающего снега стекла к мосту и потом, замерзнув, образовала ледяные лужицы. Перед одной из этих лужиц стояли салазки с колоколом.
Солдаты отдохнули и бодро принялись за работу; натянули веревки и, крепко поднатужившись, разом дернули салазки с места, но не протащили и пяти шагов, как раздались крики, и все опять остановилось. Раздавили одного солдата. Этот солдат находился в числе людей, впряженных в первом ряду, близ самых салазок, и когда вдруг дернули, он поскользнулся на обледенелой лужице, упал, и салазки с восьмисотпудовым колоколом одной своей стороной переехали через него поперек туловища от правой ноги к левому плечу.
Солдат был перерезан как бритвой, и кровь лила рекой из раздвоенного тела. Картина была страшная.
Княгине Воронцовой сделалось дурно, и из соседнего дома ей принесли стакан воды. Князь Воронцов подозвал к себе коменданта, старого генерала Бриземан-фон-Неттиха, и сказал ему:
— Поезжайте сейчас к экзарху; расскажите об этом происшествии и скажите ему, что я прошу его позволить похоронить этого солдата в ограде Сионского собора, как человека, погибшего при совершении богоугодного дела, во время перевозки в собор колокола. Скажите ему, что он очень меня этим обяжет.
Вероятно, князь хотел таким распоряжением несколько смягчить или изгладить тяжелое впечатление, произведенное кровавым зрелищем на публику.
Комендант поехал исполнить приказание, но спустя несколько минут, снова возвратился и доложил наместнику:
— Ваше сиятельство, этого человека нельзя хоронить в Сионском соборе.
— Как нельзя! Отчего нельзя?
— Он еврей, — отвечал комендант.
Воронцов, видимо, смутился. Это известие его озадачило, он не сказал ни слова, но не мог не вспомнить только что выслушанной им просьбы и предсказания старого колокольного мастера.
Шествие продолжалось далее в порядке и достигло местоназначения уже без всяких приключений.
С тех пор Тифлис обязан князю Михаилу Семеновичу своим единственным прекрасным, громозвучным колоколом, звоном которого отличаются праздничные и торжественные дни от обыкновенного будничного времени”.
Этот эпизод, рассказанный г. Фадеевым, в высокой степени характерен для суеверий нашего народа. Считая колокол святыней, он, естественно, в наивной простоте не может допустить “некрещеного” дотрагиваться до тех предметов, которые предназначаются для служения Богу.
В старые времена в Москве существовал обычай пустить нелепый слух, когда начинали на колокольном заводе лить колокол. И, чем нелепее и громче слух, тем звончее будет колокол, — так искренно думали колокололитейные заводчики, а за ними и вся Москва того времени.
Родился слух тайно, потом из лавочек и трактиров шел по домам и площадям, потом в деревни и провинции на почтовых и с оказиями, и когда разрастался, вдруг объявлялось:
— На таком-то заводе колокол слили! У-у, звонкий!..
Это была реклама того времени.
Если же колокол на заводе выходил не звонкий, то слух так и не открывался, а переходил в легенду.
Остроумные изобретатели таких слухов получали хороший гонорар за свои “сочинения”.
Во 2-й половине прошлого века, с появлением газет обычай уничтожился, но когда здорово соврут, все-таки говорили — “колокол льют!”
В 1878 году, когда лили самый большой колокол для храма Христа Спасителя, генерал-губернатор, кн. В. А. Долгоруков, председательствуя в комиссии по постройке храма, пошутил:
— Надо бы по древнему московскому обычаю, чтобы колокол звончее был, пустить какой-нибудь слух...
Все рассмеялись, а член комиссии, известный в Москве П. Н. Зубов, подошел к председателю и шепнул ему что-то на ухо.
Кн. Долгоруков взглянул на сидевшего против себя члена же комиссии, необъятно толстого и громадного барона Б., и неудержимо расхохотался.
— Что, что такое, ваше сиятельство? — заинтересовались все, но В. А. молчал.
— Что случилось? Что?
— Секрет... Большой секрет... Вот когда колокол будет хорош — тогда скажу...
А потом, по секрету, каждому члену комиссии, конечно, кроме барона Б., кн. Долгоруков и Зубов рассказали слух, который был настолько “подходящ”, что облетел всю Москву шопотом в гостиных и гремел в клубах и трактирах.
Только один барон Б. недоумевал, когда при всяком его появлении в обществе все “помирали со смеху”. А Зубов сказал В. А. Долгорукову следующее:
— Пустим слух, что барон Б. “в таком положении”...
По месту пришлась эта шутка и облетела Москву. Колокол, весящий 1.400 пудов, как известно, оказался очень хорошим.
Колокол слили и барона Б. вспомнили.
На эти рассказы полиция не раз обращала внимание и брала с заводчиков подписки не распускать никаких темных слухов.
Однако этот освященный традицией обычай продолжал крепко держаться. А. П. Милюков в своих воспоминаниях рассказывает о легенде, распущенной при литье колокола.
“Однажды на Покровке венчали свадьбу, и когда священник повел жениха и невесту вокруг налоя, брачные венцы сорвались у них с голов, вылетели из окон церковного купола и опустились под наружные кресты, утвержденные на главах церкви и колокольни.
Слух этот настолько был силен в Москве, что к церкви съезжались экипажи в таком количестве, что проходу не было — нежные сердца к этому добавляли, что жених и невеста были родные брат и сестра, и что они этого не знали, и, что только чудо не допустило до греховного брака”...
Источник: http://kolokola.ru/
Теги: колокола, обычаи и предания русского народа, загадки
Новинки